Нестраховой случай

Американцы опять как мураши неутомимо трудятся над надуванием очередного пузыря. На сей раз в страховой сфере (опять финансовый сектор, больше, похоже, неожиданностей ждать неоткуда). Не могут они без приключений. Но есть и хорошие новости: теперь, обжегшись на молоке, они дуют на воду, выискивая тревожные сигналы экономики, пусть и тихие пока, но со временем грозящие перерасти в рев набатных колоколов. Значит, кризис все-таки чему-то да научил (далеко не всех, конечно; некоторые, наоборот, вкусив от запретного "древа познания", пойдут теперь "другим путем", неправедным), значит, уроки не прошли совсем даром.

Теперь под пристальным взглядом всяких "вотчдогов" и ученых  оказалась страховая индустрия, перетянувшая на себя за последние годы значительную порцию неприкаянных средств, которыми ФРС неустанно накачивает экономику (зачем? -- см. ссылку ниже). Вот лишь некоторые цифры в качестве основного аргумента и иллюстрации к сказанному:

We find that the shadow insurance sector (i.e., liabilities ceded to shadow reinsurers) grew rapidly from $11 billion in 2002 to $363 billion in 2012

...

Operating companies that are involved in shadow insurance are the largest in the industry that capture 50 percent of the market share for both life insurance and annuities. These companies ceded 28 cents of every dollar insured to shadow reinsurers in 2012, significantly up from only 2 cents in 2002.

Проблема, как можно заметить, не в самой отрасли, а опять в тех самых пресловутых оффшорах и налоговых схемах, которые используют страховщики, и о которых уже говорено-переговорено в последнее время, в т.ч. на уровне G20, и относительно реформирования которых воз и поныне на удивление прочно остается стоять на месте.

Новый сектор экономики авторы статьи называют "теневым", а Стивен Дабнер удивляется, что результаты поиска в Гугле по ключевым словам даже ни словом, ни полусловом не дают намека на зреющий в недрах островных экономик очередной катаклизм.

...А здесь отчасти ответ -- почему так происходит -- от "героя нашего времени" Нуриэля Рубини, предсказывавшего кризис 2007-8 г.г, не услышанного, зато теперь в полной мере пожинающего плоды той самой истории, которая называется "а я вас предупреждал". Если совсем коротко, то дело в том, что денег в экономике много, а делать с ними особо нечего, поэтому они если кому сейчас и нужны, то только спекулянтам. А от последних, как известно, ждать можно чего угодно, только не умеренности и ответственности. Отсюда и опасения.

Неравенство в доходах: Palma ratio vs Gini coefficient

Мы уже рассматривали здесь карту распределения неравенства доходов, составленную на основе коэффициентов Джини. США там выглядели крайне неприглядно. Но, похоже, экономисты нашли способ (метод), который позволяет на ровном месте "подрумянить" щечки самой загребущей экономике мира. Речь идет о т.н. Palma ratio. Washington Post составил свою карту неравенства, в основу которой заложены показатели, рассчитанные по новой методике. Теперь общая картина выглядит так:

и так:

Увы, даже Palma ratio не позволило вытащить США настолько, чтобы выглядеть достойно на фоне других развитых стран:

Purple countries are about in the middle -- that includes the United States, which is the most unequal of any developed country measured.

The United States doesn't come out of this comparison looking great. It's ranked 44th out of 86 countries, well below every other developed society measured. It's one spot below Nigeria...

 Однако,

The United States' Palma ratio ranks it just beneath Nigeria but above Russia and Turkey -- all countries that have experienced heavy political unrest in recent years.

И в какие тяжкие только не пустишься, чтобы попытаться сохранить хорошую мину при плохой игре. Чтобы составить собственное представление, познакомьтесь чуть ближе с сутью новой методики (см. ссылки внутри статьи на сайте WP), оцените, насколько новый подход оказывается более объективным (или, наоборот, более предвзятым) по сравнению с уже привычным и проверенным коэффициентом Джини.

Научились... и не пригодились

They are [economists] the guardians of our economy, charged with its upkeep, and they play an important role in shaping political narratives around economics. Yet British universities are producing economics graduates who are not fit for this purpose.

Небольшая подборка материалов о том, как и чему учат будущих экономистов британские университеты. Оказывается, не совсем тому, чему нужно бы было. Почитайте.

They missed again: not Peltzman, not Posner

Опять не угадали с "самыми достойными" -- лауреатами нобелевской премии по экономике в 2013 году стали:

1. Eugene Fama
2. Lars Peter Hansen
3. Robert Shiller

Шиллер дождался-таки, в последнее время его очень настойчиво прочили в лауреаты. Фаму тоже часто называли, но как-то менее уверенно. Хансен -- очень неожиданно, но в свете общей тематической направленности нынешней номинации -- вполне закономерно.

Дело в том, что все премии даны за работы в области финансов (а именно эмпирического анализа оценки активов). Экономистов-"финансистов" нобелевский комитет всегда жаловал, достаточно вспомнить Миллера, Модильяни, Фридмена, Шарпа, Марковица и многих других. Но в свете последнего кризиса, показавшего миру всю прогнившую сердцевину современного финансового мира, подобная номинация может показаться издевкой над всем остальным честным миром, до сих пор не имеющим представления, когда же и чем закончится весь этот "блудняк", в который его заманили уже финансисты-практики, но во многом благодаря именно таким вот финансистам-теоретикам.

И еще, что немаловажно. Два призера -- Фама и Хансен -- представители Чикагского университета (University of Chicago) -- университета, который на сегодняшний день имеет наибольшее число нобелевских лауреатов. Но другое важнее. Данный университет всегда отличался маргинальным радикализмом в деле пропагандирования либеральных идей в экономике, которые и восторжествовали в экономической политике [США] после второй мировой войны, и благодаря которым и установился современный мировой экономический порядок, с которым, я просто уверен, ни г-н Фама, ни г-н Хансен, ни г-н Шиллер уже не знают, что делать. Но я так понимаю, что теперь им это и совершенно безразлично. А нам?

P.S. Вот еще один из бесчисленных примеров, когда от какого-либо достижения, открытия или изобретения выгоды достаются лишь немногим. Тут невольно задумаешься, действительно ли экономика -- это наука о наиболее эффективном распределении ресурсов. Эмпирика, в чем так сильны оказались нынешние лауреаты, говорит как раз об обратном.

Peltzman & Posner?

ждем 14 октября...

Биология на марше

Александр Шиляев

...в экономической науке. И поделом, раз экономисты сами не тянут. (Шучу, конечно, но за братьев-биологов рад.)

От отрицания полезности других наук (применительно к экономике) экономисты понемногу приходят к пониманию, что без сторонней помощи они так и будут барахтаться в своих абстракциях. Вернее сказать, те [представители других дисциплин] даже и не спрашивают никого, а сами проникают в экономическую теорию, так что экономистам остается только наблюдать, соглашаться и удивляться. Кстати, многие из них уже давно признали, что правоведы куда лучше понимают природу монополий, чем экономисты; и если бы не работы психологов, современная экономическая теория выглядела куда более скучной и унылой, а, главное, менее инструментальной. В самом деле, самые интересные дела творятся не в области чистых теорий, а именно в области междисциплинарных исследований и работ.

Традиционно экономическая теория, с одной стороны, всячески пропагандирует идеи индивидуализма, с другой стороны, делает из человека своего рода "черный ящик", приписывая ему свойства одно чудеснее другого и не желая толком разбираться в его природе. Представьте ситуацию, если бы биологи сказали, что организмы состоят из клеток и этого вполне достаточно, чтобы понять, как работают отдельные органы и организм в целом. Вот применительно к человеку как к объекту исследования в экономике сегодня происходит примерно то же самое. Но все меняется.

И как говорит Роберт Шиллер (Robert Shiller), ну о-очень авторитетный экономист, изменения эти носят/будут носить едва ли не революционный характер.

Economics is at the start of a revolution that is traceable to an unexpected source: medical schools and their research facilities.
Read more at http://www.project-syndicate.org/commentary/the-neuroeconomics-revolution#oTfpG13BxDgpzVKW.99

Economics is at the start of a revolution that is traceable to an unexpected source: medical schools and their research facilities.
Read more at http://www.project-syndicate.org/commentary/the-neuroeconomics-revolution#oTfpG13BxDgpzVKW.99

Economics is at the start of a revolution that is traceable to an unexpected source: medical schools and their research facilities.

И все благодаря тесному сотрудничеству нейрофизиологии с экономической теорией, которое породило уже возникновение отдельного направления в последней - нейроэкономики(!).

Neuroscience – the science of how the brain, that physical organ inside one’s head, really works – is beginning to change the way we think about how people make decisions. These findings will inevitably change the way we think about how economies function. In short, we are at the dawn of “neuroeconomics.”

Вот так вот, не больше и не меньше: экономистам, оказывается, необходимо было затянуть себе в союзники нейрофизиологов, чтобы у них начали меняться представления о том, как люди принимают решения (а понаблюдать за другими, а к себе присмотреться не досуг было?), в надежде на то, что новое понимание неизбежно изменит и их представление о механизмах функционирования экономики (вот еще ссылки в развитие темы: ссылка, ссылка). Вот такие вот едва ли не емели из сказки про "щучье веленье, мое хотенье". И как тут не умилиться такому вот заключению?

But its [neuroeconomics] nascence follows a pattern: revolutions in science tend to come from completely unexpected places.

Емеля тоже не ожидал, откуда ему "счастье" будет.

С другой стороны, Шиллер, конечно, прав. Без определенных сдвигов в тех самых мозгах/головах, деятельность которых изучают нейрофизиологи, никакого движения могло и не быть. Экономисты должны были созреть для такого сотрудничества, что само по себе факт очень примечательный и неординарный. Так что, возможно, Шиллер и не преувеличивает, называя происходящее революцией.

Шиллер пишет также, какую информацию экономисты надеются получить с помощью новых коллег, чтобы процесс изменения в собственном сознании пошел более гладко. Но мне кажется, поползновения в такие дебри совершенно излишни (не вообще, конечно), чтобы не делать из людей тех безупречно рациональных джедаев, каковыми их привыкли считать экономисты, чтобы перестать убеждать нас в том, что единственное что интересует любого человека в этой жизни, так это бесконечное повышение его собственного благосостояния. Причем, обязательно путем наименьшего сопротивления, причем, любой человек заведомо этот путь знает и только им и идет.(*) Ну, дурь же несусветная!

В общем, можно сказать, что экономика переходит на молекулярный уровень (думаю, недолго осталось ждать до появления квантовой или что-то в этом роде экономики), а человек пока так и остается black box'ом. Ничего страшного в этом нет, главное, чтобы у экономистов (и ученых других специальностей) не возникало ощущения, что они дошли в его изучении до такого края, когда дальнейшее движение невозможно или без надобности. В противном случае, что же это за ученые?
-----

(*) Информация к размышлению в качестве иллюстрации и дополнения к сказанному. Имеем такой парадокс. Чем меньше доверия заемщику (его проекту, неважно), тем выше проценты по займу. Верно и обратное: чем выше предлагаемый заемщиком процент, тем больше сомнений в реализуемости проекта. Другими словами, более понятными: чем заемщик жуликоватее, тем больше обещаний он должен давать кредиторам, но, с другой стороны и в то же время, тем и меньше доверия и больше подозрения к нему должно быть у кредиторов. Отчего же тогда подобное комбинаторство пользуется у людей таким спросом, почему их так тянет ко всякого рода жулью? Можно ли назвать рациональным такое поведение? Конечно, нет. Но это только с точки зрения здравого смысла, но не экономической теории. С точки зрения экономической теории только такое поведение и будет считаться рациональным, так как предполагается, что вся информация учтена в цене (в данном случае в процентной ставке), значит, ничего противоестественного в том, что она слишком высокая, нет, значит, все риски учтены, опасаться нечего. А исходя из принципа максимизации полезности, совершенно рациональный индивид из всех имеющихся предложений на рынке должен выбрать именно то, которое окажется наиболее выгодным, в данном случае с более высокой процентной ставкой. Вот и посудите сами, где рационализм a la economics, а где обычный житейский здравый смысл (другой вопрос, что далеко не все к нему прислушиваются, так ведь о том и речь, но правда жизни очень уж мешает экономистам строить свои насколько безупречные настолько же и неприменимые в жизни и к жизни модели).

ADD-ON: Вчера Freakonomics такой вот постик у себя запостили, речь в нем идет об одном исследовании, в ходе которого выяснилось, что, по крайней мере, в области экономики мудрости с годами добавляется (не верите? пройдите по ссылке сами). Исследователи взяли одну группу молодежи (от 18 до 29 лет) и группу старичков (от 60 до 82) и начали их сравнивать на предмет, кто окажется проворнее в части принятия решений по различным финансовым вопросам (за подробностями лучше обратиться к оригиналу, сейчас и здесь это не принципиально). В общем, старики молодых сделали по всем параметрам. Из чего и был сделан соответствующий вывод.

А мне вот что-то не очень верится в универсальность данного наблюдения. Может быть, в странах со стабильной и развитой экономикой, с устоявшимися законами, мощными регуляторами и богатой и б.м. справедливой правоприменительной практикой это и так. Но применительно к нашей действительности и нашим старикам у меня большие сомнения возникают. Иначе с чего бы нашим бабкам и дедкам постоянно быть героями (со стороны потерпевших) разных происшествий, связанных с всякого рода махинациями на финансовой почве? И жулики наши, если хотят легкой жизни, в первую очередь идут пенсионеров охмурять. Видимо, оно надежнее и проще. Так что для полноты картины было бы недурно, если бы авторы исследования еще и среди наших граждан (или нам подобных) свои тесты погоняли. Может быть, прямо к противоположным выводам пришли бы?

Если шутки в сторону отставить, то вопрос и в самом деле интересный. Как, например, меняется с возрастом отношение к риску, та же самая пресловутая функция полезности, склонность к потреблению, накоплению и т.п.?

Кто такие "эконы" и какова жизнь среди них

Пару раз (здесь и здесь) я как-то ссылался на статью Акселя Лейонхуфвуда "Жизнь среди эконов". Своего рода памфлет на профессию, написанный 40 лет назад, сегодня выглядит уже не просто как юмористическая заметка, призванная разрядить обстановочку или, наоборот, обратить внимание на тревожную тенденцию, а как грустная ирония, как сбывшееся во всех деталях пророчество.

Вот я и подумал, раз статья сегодня более чем актуальна, может быть, кто-то, кто не знаком с ней, но кого интересует эволюция профессии, захочет почитать первоисточник. Благо и русский перевод имеется.

Чем классика отличается от мейнстрима? Тем, что классика актуальна во все времена, а мейнстримы приходят и уходят. Сегодня, спустя 40 лет, можно с уверенностью сказать, что "Жизнь среди эконов" стала если не научной классикой, то классикой научного юмора. За то автору и спасибо.

Историки, экономисты и экономическая история

Вот могли же раньше историки и экономисты вместе в мире жить. Какая кошка между ними пробежала, что случилось, что они до сих пор никак помириться толком не могут? Здесь, конечно, далеко не исчерпывающий ответ, но хоть что-то. Если кому интересно.

Экономика знаний или экономика невежества?

Александр Шиляев

Образование стоит денег. Невежество — тоже.
Клаус Мозер

Век информации, экономика знаний и прочие подобные термины прочно вошли в сознание людей, и теперь, как это и бывает в подобных случаях, уже мало кто задается вопросами: что они означают? что за ними стоит? каковы последствия новой действительности? Действительно, раз случилось то что случилось, зачем лишний раз ломать голову? А по правде, стоило бы.

Трудно сказать, какими темпами прирастает информация, но определенно какими-то заоблачными. (1) И занимает, по общему убеждению, в нашей жизни все более важное место. (2) Объем накопленных человечеством знаний также непрерывно растет. Все эти объемы информации и знаний, наложенные на современные телекоммуникационные и вычислительные технологии, открывают перед людьми возможности, о которых еще несколько десятилетий назад никто и подумать не мог. (3)

И вот теперь основной парадокс: несмотря на все возрастающие объемы доступной информации, несмотря на рост мощностей компьютерной и коммуникационной техники, несмотря на увеличение средних сроков обучения, современный человек становится все более и более невежественным, или неграмотным, что то же самое, но не в привычном для нас смысле слова, не в том смысле, что подразумевался еще те же несколько десятилетий назад, а неграмотным применительно к тому объему информации и знаний, которые требуются ему сегодня для того, чтобы чувствовать себя более или менее уверенным в потоке повседневной жизни. Если переформулировать сказанное в более понятные слова, то означать это будет примерно следующее: в современном мире человек становится все более беспомощным и уязвимым.

Ничего удивительного и необычного в этом нет. В то время как объем информации и полученных (накопленных) человечеством знаний по самым разнообразным вопросам накапливается непрерывно, психофизиологические способности человека остаются примерно на одном и том же уровне, что и у его сородича, жившего и двести, и пятьсот, и тысячу лет назад. За это время человек не научился ни быстрее читать, ни быстрее думать, ни запоминать большие объемы информации. Таким образом, доля знаний, накопленных и реально используемых человечеством и приходящихся (вмещающихся в) на одного человека, со временем уменьшается, а принимать решения ему приходится по-прежнему самому, принимать их чаще и все более разнообразные, чем это требовалось прежде, задачи, которые приходится решать, становятся более сложными. Что из этого следует и к чему это ведет?

Это приводит к тому, что доля ошибочных решений возрастает. Ошибочные решения выливаются в реальные потери. Но там, где теряет один, другой может, наоборот, приобрести. На такой незащищенности людей и/или ограничении их доступа (в самом широком смысле) к информации/знаниям/образованию сегодня, по большому счету, строятся и бизнес, и политика.

О том, как это происходит в большой политике, как-то написал Пол Кругман в своей колонке в NYT весной прошлого года. Заметка называлась "Ignorance Is Strength" ("Невежество - сила") и посвящалась "наезду" республиканцев в лице Рика Санторума и Мита Ромни на систему высшего образования в США. И подобное происходит по всему миру. Для достижения своих целей политики "берут в заложники" национальные системы здравоохранения, социальной защиты, пенсионного обеспечения, попирают институты личных свобод и... выводя риторику на уровень, совершенно недоступный пониманию обывателя, остаются практически бесконтрольными и добиваются своих целей.

Вы скажете, что политики всегда занимались такими делами, что ничего нового в этом нет, и будете правы. Но бизнес тоже не отстает. Вот статья из медицинского журнала Lancet (просто для примера, а примеров таких galore). Речь в ней идет о том, как на невежестве (неведении) и беде людей наживаются вполне себе респектабельные фармацевтические компании. И тут вы можете сказать, что бизнес тоже никогда никем не причислялся к ангелам господним, и снова будете правы. Но оба примера об одном и том же -- о том, какими механизмами обладает человек в сегодняшнем мире, чтобы противостоять официальному обману, диффамации, в каком-то случае преступлению? Оказывается, что механизмов таких, несмотря на увеличение объемов информации и знаний, у человека становится все меньше. Потому что знание становится все более и более специфичным, конкретным, требующем особой узкопрофессиональной подготовки.

И этим сейчас пользуются все чаще и чаще. Для многих предпринимателей невежество потребителей - основа роста их бизнеса. И размер компании не имеет значения. Этим в той или иной степени занимаются все от мала до велика -- и юристы, и врачи, и строители, и банкиры. Но если раньше их "жульничество" (проставим в кавычки, так как зачастую такая хищническая деятельность носит совершенно легальный характер) было распознать и вскрыть в какой-то степени проще, то сегодня во многих случаях практически невозможно. Их продукты и услуги стали многочисленнее, они стали многократно более сложными и технологичными, последствия, возможно, более отдаленными, а причинно-следственные связи настолько запутанными и двусмысленными, что распознать подвох простому потребителю нет никакой возможности. Да и не только простому. Имена крупнейших жертв последнего экономического кризиса всем известны. И кто бы мог подумать еще несколько лет назад, что такое вообще возможно?

Весь этот новый порядок очень логичен в свете наметившихся в последние несколько десятилетий и укрепившихся с последним кризисом тенденций к росту монопольной власти ТНК, росту неравенства, кризису общественных институтов, утрате доверия к власти.

М-р Кругман в своей статье обвиняет Санторума и Ромни, говоря, что судя по тому, что они говорят и предлагают, невежество -- это самая благоприятная среда для их политики. Но ведь система образования (в США) не разом строилась, и если результат на поверку оказался таким, каким мы его себе представляем, значит, и она в том числе успешно содействовала (со всей своей эффективностью) его достижению. Вопрос напрашивается простой: действительно ли это то, к чему стремятся граждане любого государства? В таком случае, возможно, упомянутые политики не так уж и неправы, как их хочет представить известный экономист? Может быть, пора уже покопаться в собственном глазу, а, м-р Кругман?

Примечания:

1. (1) Хэл Вэриан (Hal Varian) и Питер Лайман (Peter Lyman) в начале века попытались найти ответ на этот вопрос, но, судя по всему, после пары попыток бросили затею.
2. (2) Я сильно сомневаюсь, что она была менее важна во времена Троецарствия или Византийской империи, что Наполеон или маршал Жуков могли себе позволить вольное с ней обращение.
3. (3) Если вы в силу своего возраста можете позволить себе отмотать назад хотя бы три-четыре десятка лет, то вспомните просто условия быта и работы, предметы, окружавшие вас, занятия, на которые вы тратили большую часть времени, и сравните с днем сегодняшним, посмотрите, сколько предметов появилось в вашей настоящей жизни, без которых вы не можете обойтись сегодня ни дня, но без которых прекрасно обходились 30-40 лет тому назад, и вы поймете масштаб случившихся за это время изменений. А теперь признайтесь честно хотя бы себе, вы могли в то время даже приблизительно представить, на что будет похож мир через несколько десятилетий?

Идеи R. Coase остаются очень популярными среди экономистов. А тем временем...

Александр Шиляев

- О мертвых либо хорошо, либо ничего.

- Нет, лучше правдиво.

Из диалога

Рональд Коуз

2 сентября в возрасте 102 лет скончался нобелевский лауреат по экономике Рональд Коуз (Ronald Coase). На фоне многих прочих своих коллег насколько Коуз был скуп на писательство, настолько же он был влиятелен. The Economist назвал Коуза человеком, который показал, почему существуют фирмы. Но то, что 25 лет назад (нобелевскую премию Коуз получил в 1991 году в основном за две свои работы -- одна из них была написана в 1937 году, другая в 1961) казалось верным и очевидным, сегодня все больше ставится под сомнение (значит, это не настолько фундаментально, как представлялось), а по сути никогда таковым и не было. Я о трансакционных издержках, желание сэкономить на которых, согласно Коузу, и явилось основной причиной возникновения и выживания фирмы как основного института экономических отношений. Чтобы не быть голословным, ниже на эту тему несколько подробнее.

В свое время Коуз удачно и вовремя подхватил и развил идеи Джона Коммонза -- одного из основателей институциональной экономики -- о трансакционных издержках. Правда, его собственные размышления долго и с большим трудом проникали в сознание экономистов, зато потом на них развилось очередное направление в экономической теории -- новая институциональная экономика, а академическое сообщество, казалось, под их воздействием погрузилось в безвыходное гипнотическое состояние (для "эконов", как их назвал А. Леонхуфвуд, такое состояние, в общем-то, является привычным, если не нормальным, они постоянно находятся в плену каких-то эзотерических небылиц).

Помимо издержек, связанных с производством товаров и оказанием услуг, возникают издержки, связанные с необходимостью эти товары и услуги не только произвести, но и продать. Такие издержки экономисты окрестили трансакционными. Сюда можно отнести издержки по поиску клиентов, уговариванию их купить ваш товар, а не чей-либо еще, издержки на урегулирование споров и конфликтов, если в этом процессе пошло что-то не так и не туда и т.д. Если использовать только рыночные механизмы (когда каждый агент представляет только себя и действует обособленно), то, согласно Коузу, такие издержки могут быть весьма существенны. А вот если организовать фирму, то на трансакционных издержках можно сэкономить. Осуществляется это посредством интернализации этих издержек фирмой, которой многие вещи удается делать дешевле (например, за счет особых отношений с собственными сотрудниками; только вот интересно, когда фирмы только начинали появляться, отличалось ли трудовое право от гражданского настолько, чтобы быть обособленной отраслью, а, может быть, и скорее всего, его тогда просто еще не существовало? думал ли Коуз об этом, сейчас уж и не узнать). Значит, поскольку такой механизм оказывается более эффективным, сам бог велел ему когда-то возникнуть и закрепиться (опять же на тех же рынках, заметьте). Т.е., другими словами, поскольку реальный мир не может существовать без трансакционных издержек, он не может существовать и без фирм, а если бы трансакционных издержек не было, то и фирмам в нашей жизни нечего было бы делать.*

Так, в предельно утрированном изложении, выглядит идея Коуза о природе фирмы и причинах ее появления и существования. Сразу следует оговориться, что Коузу и его последователям как-то очень удачно удалось замолчать и обойти дальнейшим вниманием проблему параллельного с фирмами существования тех самых рынков (речь не о колхозных рынках, как вы, наверное, могли догадаться, а о рынках как об институтах), которые, по идее, должны были приказать долго жить после того, как фирмы развились и приобрели всеобщность. Должны были, поскольку появление фирм упразднило бы их за ненадобностью и сравнительной неэффективностью, они просто не должны были выдержать конкуренции с вновь возникшими институциями (фирмами). Но этого не произошло. Более того, фирмы органически вплелись в рыночные механизмы, стали органической частью рыночной экономики и, более того и по большому счету, вне таковых их существование не имело особого смысла (можно развить тему фирмы в условиях плановой экономики, но в другой раз). Итак, с появлением фирм рынки никуда не делись, никакие механизмы, которые, согласно Коузу, фирмы призваны были заменить, не исчезли, а, скорее наоборот, развились со временем и приумножились.

О фирме и ее появлении на свет. Это отдельный вопрос, который Коуз полностью обошел вниманием. Равно как и его последователи. Таким образом, свидетельствую, современная экономическая теория со всеми ее школами и течениями до сих пор так и не ответила на вопрос, почему же существуют фирмы и зачем. Коузу ставили в заслугу, что он, дескать, заглянул внутрь фирмы, которая до него (на самом деле, во многом до сих пор) представлялась всеми исключительно как black box, и показал "городу и миру", что же там внутри этого бокса происходит и как. Может быть, отчасти это и справедливо, но есть более существенный момент во всей этой истории, который существенно умаляет приписываемые ему заслуги. Коуз ничего нигде (да и другие исследователи после него) не сказал о том, когда и в каких политических, экономических, общественных условиях возникли первые фирмы, какие организационные формы были их предтечей, и какие условия привели к их (фирм) возникновению и эволюционированию. Коуз же выхватил фирму готовенькой из контекста, из того времени, когда ему было удобно и преподнес нам как нечто вновь явленное и доселе невиданное. А тот факт, что к тому времени фирмы существовали уже несколько столетий, не говоря об их прародителях, оказался, видимо, для плавности изложения основ экономики трансакционных издержек и положений теории фирмы несущественным, если не вредным. И еще: пытаясь ответить на вопрос, что явилось причиной возникновения фирмы, Коуз не ответил (и не пытался, похоже) на вопрос: что есть фирма, а что ею не является, где она начинается и где заканчивается (признаться, на последний вопрос пытается ответить вообще вся теория фирмы, но пока тоже без какого-то осязаемого результата).

Так вот, кстати, раз уж заговорили про границы, сами судите: сегодня современные корпорации выросли до таких размеров, которые больше любого средневекового рынка, больше любой экономики времен индустриализации, размеров, которые и не снились Коузу в то время, когда он задумывал и писал свою "Природу фирмы". И трудно представить, что их размеры доставляют им какие-то неудобства (правда, если проводить аналогии с ожирением, которым сегодня страдает все большая и большая часть населения, возможно, и фирмам (и экономике в целом) их гиперразмерность не идет на пользу, но это надо еще почувствовать и осознать; а вдруг в данном случае это не так?). Более того, другой институциональный экономист и лауреат нобелевской премии по экономике Дуглас Норт в своих исследованиях показал, что современная экономика характеризуется повышением доли трансакционных издержек, и все это на фоне дальнейшего роста и числа, и масштаба тех самых фирм, которые, казалось, должны эти издержки давить в зародыше. Однако, развиватели экономики трансакционных издержек предпочитали эти факты также обходить стороной, как и те, что в последнее время, наоборот, получили развитие такие механизмы взаимодействия хозяйствующих субъектов как аутсорсинг, аутстаффинг и пр., возникновение и распространение которых как-то не очень укладывается в логику коузианского представления о наиболее эффективном функционировании рыночной экономики.

Да и кто сказал, что трансакционные издержки ниже внутри фирмы, чем на рынке? Как тогда можно объяснить организацию крупных компаний, которые представляют собой целые клубки самостоятельных компаний (фирм, еще точнее сказать применительно к данной ситуации -- юридических лиц и предпринимателей без образования таковых в юрисдикциях, которые допускают подобные варианты занятия бизнесом), находящихся в разной степени зависимости друг от друга (по сути, тот же рынок, так как многие компании в подобных конгломератах взаимодействуют друг с другом исключительно на рыночных условиях, не взирая на родственные отношения)? Кто бы стал городить такие огороды, плодить без надобности сущности, если бы они не демонстрировали в самых разных условиях свою эффективность? Может быть, подобные структуры и оказываются более предпочтительными, поскольку по достижении фирмой определенного размера (кстати, какого?) растущие издержки внутри нее заставляют вновь искать выход в возврате к рынку?

Да и вообще, если подумать, имеют ли какое-либо значение трансакционные издержки, когда все действуют в одинаковых условиях? Возвращаясь к аналогии с военными действиями, можно сказать, что вид оружия не имеет никакого значения, когда все участвующие стороны обладают примерно одинаковым потенциалом. Разница будет заметна тогда, когда одна сторона воюет каменными топорами, а другая лазерным оружием, но ситуация в экономике далека от таковой, и появление фирмы не изменило ландшафт кардинальным образом в чью-то конкретно пользу. Хотя бы потому, что процесс этот был постепенным, как и все другие, которые осуществляются естественным путем.

Неужели в свое время (еще в средние века) все затевалось ради того, чтобы сэкономить на трансакционных издержках? Кто тогда вообще принимал их в расчет, когда деятельность коммерческих организаций была наперед настолько зарегулированной, что лишала ремесленников и возможности, и необходимости думать о чем-то еще кроме производства? Я думаю, экономисты на многие вещи, которые они пытались объяснить, взглянули бы по-другому, проделай они перед этим небольшой экскурс в историю. Но так уж случилось, что с некоторых пор экономисты если и интересовались какими-либо другими предметами, то только не историей. Их высокомерие и заносчивость в итоге сыграли с ними ту шутку, которой они заслуживали. Определенно что-то не то заложено в понимании институциональными экономистами причинно-следственных связей развития мирового экономического порядка, как-то очень вольно они обращались (и продолжают) с родословными институтов. Возможно, отчасти это из-за приписывания человеку неограниченной рациональности, чрезмерной веры в конкурентную природу рынков, нежелание уделять должное внимание психологическим аспектам (в экономической теории Homo economicus такая же тупая и бездушная машина, как и те, с которыми боролись луддиты) и т.д. За основу можно принимать любые предпосылки, но никакой порядок не санкционирует их бесспорность и непогрешимость a priori. Однако, таковыми их считали долгое время (критика экономики мейнстрима настолько же объемна, насколько эта экономика к этой критике невосприимчива, естественно, не к чести экономики как научной дисциплины, претендующей на способность к позитивизму).

Об этом и многом другом применительно к природе и истории фирмы, к ее видению глазами современной экономической теории, можно говорить еще очень долго, и мы продолжим эту дискуссию, но сейчас вернемся к Рональду Коузу. Несмотря на обширную критику (не критикуют только тех, кто ничего не делает, правда, за безделье тоже критикуют, но это уже совсем другая критика), по сей день идеи Коуза остаются очень популярными и среди экономистов, и среди управленцев (в свое время он был едва ли не единственным из академических ученых-экономистов, которого практики и теоретики от управления ввели в пантеон гуру собственной профессии), и среди политиков, и среди общественных деятелей. Его работы (как я уже говорил, не столь многочисленные, как у многих других) и сегодня находятся в верхних строчках рейтингов цитирования (посмотрите, например, здесь в конце ссылку на статью Beatrice Cherrier). И это вполне заслуженно. Именно так и осуществляется процесс познания. Ошибки одних служат надежными маяками (кстати, о них в прямом смысле слова Коуз тоже писал, если помните) для других, которые идут следом, и которым если и суждено в конце концов также утонуть, не увидев заветных берегов Истины, так хотя бы продвинуться по направлению к ним еще на пару-другую кабельтовых. И как не было бы современной химии, не займись алхимики своей ересью, так не было бы современной теории фирмы, не родись в свое время Рональд Коуз.

----------------
(*) -- если честно, то сказать, что фирмы существуют, потому что существуют трансакционные издержки, примерно то же самое, как сказать, что войны существуют, потому что у людей находятся средства, с помощью которых они могут убивать друг друга.

P.S. Вот пять работ Коуза, которые по версии Washington Post "you need to read". Здесь о вкладе Коуза в экономическую теорию и экономическую политику с Russ Roberts'ом на EconTalk говорит Don Boudreaux (можно и в записи послушать), а здесь - Robert Frank.

Бизнес это та же рыбалка

Александр Шиляев

Вы рыбак(-чка)? Бывали когда-нибудь на рыбалке? Процесс себе представляете? Конечный результат этого чрезвычайно увлекательного занятия зависит от множества факторов, важно буквально все -- где ловить и когда ловить, кого ловить, чем и на что. И никогда результат не известен заранее, никогда не знаешь наперед, где и что клюнет.

Не приходилось наблюдать картину, когда какой-нибудь абориген с куском лески, привязанным к подобранной здесь же на берегу палке, обставлял на круг "столичных" рыболовов, упакованных с головы до ног и пытающих свое счастье рядом, буквально в нескольких метрах? Никогда не приходилось ломать голову над тем, что еще этой рыбе надо, чем ее еще можно соблазнить, когда она, казалось, не готова была даже на черную икру клевать, а на следующий день ровно на том же месте чуть ли не сама прыгала в садок? Не замечали, что часто любые попытки поймать рыбу в местах, где по всем признакам ее должно быть немерено, заканчивались пустым времяпрепровождением, зато первый же заброс удочки в лужу, в которой, на первый взгляд, ничего кроме лягушек и пиявок водиться не может, сполна вознаграждал все ваши мытарства?

Ужение рыбы полно интриги и таинства. Вот вы сидите на берегу, забросив удочку, но та жизнь, в которую вы вторгаетесь, скрыта толщей воды, вы не видите, что за рыба подбирается к вашей наживке, обращает ли вообще кто-нибудь на нее внимание. И любая поклевка, как правило, неожиданна. И никто вам не скажет, что вас ждет сегодня --  удача или разочарование. И в этом рыбалка сродни бизнесу. Именно рыбалка, а не охота или какое-либо еще outdoor увлечение.

В экономике деньги, как рыба в воде, -- они где-то есть, но где и сколько, как распределены и на что лучше ловятся, это большей частью скрыто от глаз предпринимателя. Говорят, рыба ищет, где глубже, а деньги в таком случае, наверное, где тише? Вот и приходится ему, чтобы оказаться с уловом, как и рыбаку полагаться на интуицию, продвигаться в этой тишине на ощупь, постоянно пробовать, ошибаться и снова пробовать.

Ловля рыбы требует терпения, смекалки и творческого подхода. То же и в бизнесе. Правда, там используют другие эпитеты -- креативность, инновационность и т.п. -- но что это меняет? Если предприниматель обладает всеми этими качествами -- а если нет, то он вряд ли является таковым по сути -- он каждый день задает себе те же самые вопросы: где "ловить"? кого? чем?

Любой бизнесмен с мало-мальским опытом легко найдет параллели с ситуациями, описанными выше. Да что там говорить, у любого делового человека припасена пара-тройка историй о том, как кого-то блестящая по всем соображениям идея пустила чуть ли не по миру, а у другого "выстрелила" какая-то совершенно левая задумка, от занятий которой его все отговаривали и никто не хотел присоединиться к бизнесу, когда еще звали. Может быть, именно потому, что значительная часть мастерства и тех, и других -- и рыболовов, и предпринимателей -- находится где-то на подсознательном уровне, ни те ни другие при всем желании, сколько ни пытайте, толком не расскажут, как у них все это так получается, что другим остается только восхищаться... а бизнес школы пока безуспешно бьются над расшифровкой "кода" успешного предпринимателя.

Да они во многом и похожи друг на друга: и те и другие не прочь при случае прихвастнуть. И словарь у них похож: и рыба и сделка одинаково "срываются" -- (крайне нежелательный исход процесса). И то и другое со временем дается все с большим трудом, поэтому и рыболовы и бизнесмены вынуждены прибегать ко все более изощренным технологиям и инструментам (зайдите-ка сегодня в рыбацкий магазин!).

А мне же вот что интересно: являются ли удачливые рыбаки и более удачливыми бизнесменами? И есть ли что-то такое, чему одни могут к своей пользе поучиться у других? Нет, правда?

Как сытый голодного не разумеет

Александр Шиляев

I. Каюсь, темы бедности до сих пор здесь почти не касался (см. Просчитались-прослезились и О бедности). А тут вот на Project Syndicate прочитал статью Билла Гейтса "The Problem with Poor Countries' GDP"...

- Велик ли у нас GDP в этом году?.. ... .. .

...Решить богатым странам и людям, кому из бедных стран выделять ресурсы, которых как всегда на всех и на все не хватает, а кто может пока обойтись без помощи, оказывается, мешают эти же самые бедные страны (почти совсем как в истории с плохим танцором). Тем, что они не могут толком наладить сбор статистической информации и высчитать свой GDP (по-нашему ВВП), чтобы б.м. объективно оценить темпы роста (или падения) экономики. Таким образом, согласно Гейтсу, у них и получается то густо, то пусто.

Еще более запутывает положение дел факт наличия разных методик подсчета GDP (согласно Morten Jerven, на книгу которого ссылается Гейтс, таковых на сегодняшний день используется 3), применение которых к одной и той же стране и к одним и тем же статданным приводит к совершенно отличным друг от друга оценкам. Так, согласно одной методике, Либерия находится на 2-м месте по бедности в Африке, на 7-м согласно другой методике, и на 22-м согласно третьей. (И вот куда после этого миллиардеру податься, скажите, пожалуйста?)

Чтобы сделать картину ярче и точнее, исследователи используют другие способы. Например, периодические опросы семей и спутниковое картирование освещенных участков территории. В числе прочих подходов, используемых для определения уровня жизни, Гейтс называет Human Development Index, Multidimensional Poverty Index, сравнение ППП.

Но и эти инструменты не дают полной картины, и они не лишены несовершенств. Следовательно, делает вывод Гейтс, необходимы дальнейшие усилия по наведению порядка в деле сбора статистики и подсчета GDP в "проблемных" странах . Озаботится этим следует правительствам стран-доноров и международным финансовым организациям вроде Всемирного банка и, конечно же, политикам из стран, которым это нужно (подразумевается африканским, о них речь идет).

И вот здесь возникает существенный вопрос: а кому это больше нужно -- странам-донорам или странам-реципиентам? И если м-р Гейтс считает данный вопрос настолько важным, то почему бы его фонду для начала не заняться именно решением этих проблем, а не перекладывать их на правительства и финансовые организации? Богатым нациям, просто рвущимся помогать бедным, следовало бы почаще "вставляться в ботинки" последних, так бы они научились лучше понимать насущные и первостепенные проблемы не только населения, живущего в таких странах, но и властей этих стран. Не сомневаюсь ни на минуту, что в условиях, когда вопрос буквально стоит таким образом, что завтра в той или стране вообще может так случиться, что и считать будет уже некого и нечего, задача наведения порядка в делах ведения национальных счетов не может находится в числе вообще каких бы то ни было приоритетов.

II. Следует заметить, что к GDP как измерителю уровня благосостояния того или иного государства, претензии имеются и у развитых стран, а у них со сбором и обработкой статистики все более или менее в порядке. О достойной ему замене и экономисты и политики мечтают давно. Такая задача ставилась и перед комиссией Дж. Стиглица в 2008 году, закончившей свою работу опубликованием в сентябре 2009 года отчета, в котором был дан подробный анализ недостатков количественных измерителей благосостояния, в первую очереди GDP и GDP per capita, и предлагалось дополнять их качественными, которые бы, как предполагалось, помогали получить более объективную картину о темпах роста и о состоянии экономики.

Упомянутое Гейтсом сопоставление потребительских корзин, доступных населению в той или иной стране, сопоставление уровня жизни по паритету покупательной способности тоже содержит в себе известную долю лукавства и подвержено манипулированию. Можно сказать, что где-то кому-то вполне доступны, скажем, сигареты, пиво и прочие продукты известных брендов, но при этом умолчать, что будучи произведенными на местах, они по качеству существенно отличаются от одноименных продуктов, доступных населению в богатых странах. Проще говоря, думаю, никому не надо объяснять, что Marlboro в третьей стране и Marlboro в США -- это принципиально разные вещи, как небо и земля? Но внешне картинку можно представить вполне себе сносную: вот, дескать, смотрите, какой-нибудь Мгуни Буа из богом забытого племени вполне может себе позволить курить Marlboro, значит...по большому счету, ничего это не значит кроме того, что ТНК одной рукой раздают бедным крохи, а другой забирают у них последнее.

III. OECD словно прислушалась к академикам и создала т.н. Better Life Index (см. здесь, здесь, и здесь). Голландцы (в Erasmus Univ.) тем временем создали World Database of Hapiness. Если посмотреть на эти индексы, то может показаться, что у беднейших стран дела не так уж плохи, как их малюет беспристрастный GDP. Оказывается, населению многих из них оптимизма не занимать, и с ощущением себя счастливыми людьми все в порядке -- некоторые, можно сказать, себя вообще на вершине блаженства чувствуют.

Только мне вот сдается, что индекс счастья в качестве измерителя уровня благосостояния той или иной нации специально придуман богатыми странами для самоуспокоения. Ведь на деле оказывается, что чем меньше у людей благ, тем меньше у них притязаний и тем более счастливыми, несмотря ни на что, они себя ощущают. Помните, как радовались индейцы всяким бессмысленным безделушкам, раздавая за них продукты, меха, золото и прочие "истинные" блага. Теперь "золотой миллиард" придумал очередную обманку, чтобы еще какое-то время подурачить и подуспокоить остальной мир -- голодный, но все еще доверчивый. А вместе с ним и себя, полагая, что им там, в первую очередь, ни жить ни быть надо наладить работу статслужб. И без этого и у самих как-то все из рук валится, бедным не помогается. Ну, право, как же без цифр узнаешь, кому денег дать и на что? Никак невозможно.

Несомненно, качественные показатели важны. Если человек говорит, что у него все хорошо, то какие основания ему не верить и навязываться с благими намерениями? Но когда дело касается больших чисел, то не все так однозначно. Здесь качественные показатели могут существенно уступить в надежности и достоверности количественным, поскольку ими проще манипулировать (к выгоде тех, кому это нужно). А проверить такие манипуляции сложнее. Кто не знает, что результат любого опроса зависит от того, как сформулированы вопросы? А когда какой-нибудь показатель становится политически и экономически значимым, манипуляции с ним неизбежны (нам в России за примерами и ходить далеко не надо, вспомните про пресловутый ЕГЭ и истории, которыми он обрастает с каждым годом все больше и больше). Конечно, это не значит, что от этих показателей тут же стоит отказаться. Просто относиться к ним надо с большей осторожностью.

Билл Гейтс, конечно, прав, иметь достоверную, а не абы какую информацию полезно и нужно. (Представляете, сколько всякого лицензионного софта понадобится бедным африканским и не только странам, чтобы сделать все то, о чем мечтает хозяин Microsoft? И ему ли не знать, как это на самом деле важно.) Но не это, по-моему, главное. Куда главнее желание понять друг друга и выстроить приоритеты таким образом, чтобы они совпадали, чтобы движение было в одном направлении, а не как у лебедя, рака и щуки. Вот только беда в том, что богатые люди друг друга-то далеко не всегда понимают, а где уж им бедных понять? Было бы по-другому, и народная мудрость иначе бы звучала.

P.S. При всем при том нельзя не воздать м-ру Гейтсу искренний респект за всю его деятельность по искоренению бедности в мире.

Современная медицина: будем ли здоровы?

Александр Шиляев

Кому-то покажется странным, но такой вот парадокс наблюдается: чем дальше продвигаются по пути познания наука (в т.ч. медицина) и по пути развития технологии, тем больше обнаруживается (или возникает, или и то и другое одновременно) у человека проблем со здоровьем.

Ни для кого уже не новость, как успешно "забивают" бактерии на человеческие потуги создать против них эффективное и надежное средство. Теперь пришла очередь поволноваться и за нашу гормональную систему. Вот "ланцетовская" редакционная статья, посвященная отчету WHO о химических соединениях, разрушающих эндокринную систему (т.н. endocrine-disrupting chemicals (EDCs)).

Вывод пока таков: несмотря на возрастающее с каждым годом число таких соединений, на сегодняшний день ученые толком ничего не могут сказать, как эти соединения влияют на здоровье человека. Домыслов и спекуляций на этот счет пока больше чем убедительных и доказательных исследований, поэтому существует настоятельнейшая необходимость в создании такой системы, которая бы получила широкое признание экспертов.

Видимо не в последнюю очередь этот отчет повлиял на решение Lancet'а запустить новый журнал, посвященный диабету, эндокринологии и вообще вопросам метаболизма.

Выше уже частью содержится ответ на вопрос "почему это так важно?" Еще один ответ содержится в "шапке" к редакционной статье "Endocrine disorders: turning towards the road less travelled", написанной уже к 1-му номеру нового журнала:

“Qatar: world's fattest country…”, “Childhood Obesity Rates in Israel Similar to United States…”, “Gulf states world ‘heavyweight’ contenders”, “Mexico Obesity Rate Knocks America Out Of Number One Spot”. This is just a selection of recent headlines about countries threatening to top the charts as the country with the highest obesity prevalence. As obesity spreads, type 2 diabetes follows closely in its wake. In the Global Burden of Disease Study 2010, diabetes (with type 2 diabetes the most prevalent) had leapt to the ninth greatest cause of death.

Правда, есть еще много вопросов, остающихся пока без ответа. И один из них, очень важный, определенно должен звучать так: поднятые выше (и не поднятые, но подразумеваемые) проблемы в первую очередь медицинские или все же, может быть, экономические (политические)? Дальнейшее направление движения будет во многом зависеть от того, как на этот вопрос ответить.

Конкурентность законодательства

Александр Шиляев

1348 год (и ряд последующих) оказался "черным" в истории Европы. Именно в этом году на ее территории разразилась небывалая прежде по масштабам эпидемия чумы.(*) Обезлюдение достигло немыслимых размеров. По разным оценкам, от 1/3 до 1/2 и даже 2/3 населения умерло буквально за считанные месяцы. Работать стало некому, прежние экономические связи рушились, земли пустовали, грабеж, насилие и праздность ("пир во время чумы" -- это не фантазия поэта) набирали силу.

Перед правителями европейских государств встала задача, решать которую до этого не приходилось никому из них. Необходимо было в кратчайшие сроки хоть в какой-то мере восстановить прежний уклад, обеспечить города провиантом и необходимыми товарами, возобновить отправление обязательных для любого государства функций. Для решения всех этих задач нужны были люди, но именно они и оказались на тот момент самым дефицитным ресурсом. Кажется, первым, кто на тот момент сообразил, что надо делать, был Андреа Дандоло, венецианский дож -- правитель республики св. Марка.

Он принял меры, способствующие привлечению в республику иммигрантов. Привлечь людей на новое место было не так-то просто. Средневековое законодательство было весьма консервативным. Согласно нему привилегии и преимущества занятия тем или иным ремеслом отдавались гражданам республики. В условиях отсутствия рабочей силы во всей Европе и резкого вздорожания ее услуг никто не хотел переезжать в чужую страну, чтобы снова оказаться на второстепенных и подчиненных коренному населению ролях. Власти республики понимали, что необходимы законодательные послабления для переселенцев (в частности, ускоренное предоставление гражданства и следуемых из обладания им прав, разрешение на занятие ремеслом/беспрепятственное вступление в цехи и пр.), и они сделали это. Копируя патрона, к аналогичным мерам прибегли и другие территории, находящиеся в то время в зависимости от Венецианской республики. И политика сработала.

Экономисты настойчиво внушали нам и продолжают внушать, что славу нациям создают (обеспечивают ей рост и благосостояние) имеющиеся в их наличии ресурсы -- земля, капитал, труд, предпринимательские способности, технологии (заметьте, некоторые из этих факторов вообще от нас никак не зависят, и никакой заслуги нашей в том, что они у нас есть, нет). Сейчас они же все чаще говорят о значимой роли институтов, но ни одна производственная функция не содержит такой переменной в своем уравнении. И, тем не менее, мы вынуждены признать, что они важны для обеспечения конкурентоспособности как отдельных отраслей, так и всей экономики и вообще государства как целостного организма. И часто не только и не столько в долгосрочной перспективе, но и в самой ближайшей. Очевидно, Андреа Дандоло уже в XIV веке понимал это лучше многих нынешних политиков.

В условиях глобализации способность государства конкурировать с другими странами на уровне законодательства так же важна, как его способность конкурировать на уровне развития науки, технологий, образования, здравоохранения и др. Те темы, о которых мы здесь много говорим, в частности, о режимах налогообложения (см. "Черно-белая Россия"), о чрезмерном увлечении оффшорными зонами (ссылка) и пр., имеют к этому вопросу прямое отношение.

Не знаю, насколько это осознают представители исполнительной и законодательной власти, но для представителей бизнеса это очевидно. Именно данная тема была центральной в выступлении г-на Афанасьева, партнера из адвокатского бюро "Егоров, Пугинский, Афанасьев и партнеры", на форуме "Деловой России" и АСИ в мае прошлого года. Об этом же иногда вспоминают и на заседаниях правительства (например, 4 апреля 2013 года). Но уж как-то очень вяло и нерешительно. Тем более, создание благоприятного инвестклимата -- это далеко не единственная сфера, по которой в мире оценивают уровень "варваризации" той или иной страны, и где тон задает, в первую очередь, именно государство (власть), а не какие-то другие институты.

Большая часть разговоров о конкуренции, в том числе на уровне правительства и президента, сводится к призывам бизнеса повышать собственную конкурентоспособность, снижать издержки, держать равнение на наилучшие практики. И при этом практически ни слова о конкуренции на уровне властных органов, об их имидже на фоне таковых из прочих развитых и не очень стран, на которые призывают ориентироваться бизнес. А ведь от того, насколько эффективно работают государственные структуры, во многом зависит и успех бизнеса.

Предприниматели работают не сами по себе, а в рамках тех правил, которые установило ему государство, и если эти рамки заведомо многочисленны и тесны по сравнению с теми, что создает своим предпринимателям какое-либо другое государство, тем меньше у нашего бизнеса возможностей для развития, своевременного маневра, ускорения. Очевидно, что при прочих равных условиях в проигрыше окажутся компании той страны, где выше налоги и сборы с бизнеса (вопросы развитости инфраструктуры, уровня подготовки кадров и многие, многие другие оставим в стороне -- мы же договорились: при прочих равных условиях; но в то же время не будем забывать, что условия эти далеко не равны).

Не оттого ли фискальные политики (не в смысле люди) развитых стран становятся все более похожими друг на друга, что действительно глобальные экономики поняли, что права (в части контроля, регулирования, установления все новых и новых правил игры) нельзя наращивать до бесконечности, не принимая при этом на себе и все большей ответственности. Если правительства на международных рынках становятся такими же активными участниками, как и корпорации, то и поведение их должно носить более пропредпринимательский характер, чем прочиновничий и пробюрократический.

Пустое копирование чужих законов вряд ли даст желаемые результаты. Создание самого что ни на есть либерального законодательства тоже не выход, т.к. как бы ни были важны законы, не все в этой жизни от них зависит. Но следует также признать, что в условиях глобализации для стран, которые не собираются огораживаться какими бы то ни было занавесами, создание конкурентного законодательства -- это новый вызов, теперь это еще одна постоянная переменная в уравнениях как внешней, так и внутренней политики, проводимой правительствами. И, конечно, можно выпускать отдельные законодательные акты, дающие зеленую улицу тем или иным "эпохальным" проектам, но такой подход вряд ли кого напугает (в хорошем смысле) в других странах-конкурентах, также тянущих одеяло мировых инвестресурсов на себя, если прочие законы оказываются далеко не столь благоприятными и выигрышными, не говоря уже об их действенности.

Нетривиальность стоящей перед государством задачи объясняется указанными выше причинами. Теперь власти не могут устанавливать в стране правила только лишь по своему желанию, не оглядываясь на других, повторяя "государство -- это я". И для властей это несомненный вызов -- научиться работать в новых условиях. Если власти не привыкли прислушиваться к мнению населения о своей деятельности и планах и, тем более, объяснять ему логику своих действий, то делать то же самое и по отношению к заинтересованным сторонам в других странах будет уже затруднительно. В данном случае любые разговоры о вмешательстве/невмешательстве во внутренние дела вряд ли окажутся уместными, поскольку прежде чем их заводить, придется подумать, кто кому больше в этом взаимодействии нужен.

Поэтому неизбежно в наши дни конкурентное законодательство подразумевает такое законодательство, которое создает вдохновляющие стимулы и условия не только и не столько для бизнеса, но и для общественных организаций, благотворителей, для всех граждан (в том числе и для иностранных), которые хотят быть защищенными и чувствовать на себе заботу государства не на словах, значащихся в законах, а на деле.

Еще один важный момент. Поскольку государство у нас федеративное, регионы также могут и должны обратить внимание на приведение своего законодательства в более привлекательный вид по сравнению с таковым в других регионах, обеспечив тем самым себе относительное преимущество. В условиях глобализации регионы сталкиваются с теми же проблемами, что и государства в целом. Следовательно, и методы конкурентной борьбы, действующие на межгосударственном уровне, в определенных границах могут оказаться эффективными и в межрегиональных спорах за ресурсы.
---

(*) При написании этой заметки использованы данные из 3 т. монографии М.М. Ковалевского "Экономический рост Европы до возникновения капиталистического хозяйства".

P.S. Как говорится, пока готовился материал, появились слабые обнадеживающие сигналы. Например, вот. Но, зная, как у нас и что исполняется, не будем забегать вперед, торопить события и раздавать авансы. Тем более, чиновники, кажется, совсем страх потеряли. Как студенты от сессии до сессии, эти от отпуска до отпуска живут не менее весело. Ничего другого, по крайней мере, из сегодняшних слов президента (16.07.13) не просматривается. Поживем, увидим.

Крупный бизнес, глупое государство

Александр Шиляев

Государства бывают не только лукавыми, но временами и местами еще и глупыми. А если так, то, и правда, отчего бизнесу не жить припеваючи? По крайней мере, крупному.

Премьер-министр Дмитрий Медведев дал своим министрам 20 поручений, основанных на инициативах общероссийской общественной организации "Деловая Россия".

Это подзаголовок к недавней статье в "РГ" (курсив мой). А это уже цитата из текста:

"Сегодня в стране сложилась ситуация, что компанию с долей рынка и в 1% можно признать монополистом, что неправильно. Мы определились, если компания занимает долю рынка до 35%, то ее признать монополистом нельзя", - комментируют в "Деловой России".

Действительно, с такими-то лоббистами тому же г-ну Галицкому отчего слезы лить? Неудивительно, что у него с бизнесом в России всё "идеально".

А теперь подумайте над смыслом фразы "мы определились..." и далее по тексту. Представляете, что значит для одной компании иметь 35% рынка и какие возможности для нее при этом открываются? Да с такой долей она всех остальных размажет по рынку таким тонким слоем, что им точно на хлеб с маслом едва хватать будет. Об икре (даже щучьей) не стоит и заикаться. Правда, как показывает опыт, еще паре-тройке может что-то перепасть, но не более того. Представляете, какой гигантский шаг сделали лоббисты, и какую щедрую уступку им государство, шагнув с 1% сразу до 35? И все это, оказывается, делается ради того,

...чтобы кабмин совместно с бизнес-сообществом проработал ряд вопросов по развитию конкурентной экономики России.

Понимаете? По-русски читаете? "По развитию конкурентной экономики России" написано, если чо кому не видно. Там дальше по ходу еще "веселые" моменты попадаются, почитайте. А в конце статьи график поместили, отражающий мнение представителей малого бизнеса об условиях для развития оного в их городе. Так вот 55% считают их скорее плохими и безусловно плохими. Как-то очень awkward выглядит эта иллюстрация на фоне вышеописанной пасторали, не находите? Но спишем это на недогляд выпускающих редакторов. Какая мелочь, право, ведь все равно, что бы там кто ни думал:

Сопредседатель "Деловой России" Александр Галушка подчеркнул, что создан прецедент: "Никогда такого не было, чтобы в новейшей истории России встреча бизнес-сообщества с правительством заканчивалась таким количеством решений".

Вот только интересно, каков будет этот процент, когда хотя быть часть тех решений будет реализована?

Add-on, 07.11.13. Продолжение эпопеи с антимонопольным законодательством, которое находится в роли того воза, над которым безуспешно трудятся лебедь, рак и щука, и которое, похоже, скоро окажется "без глаза", как то дитя о семи няньках (здесь и здесь).

"they probably think it's cheaper to just let them die"

В последнем номере Ланцета вышла статья, посвященная новым правилам обращения с НКО применительно к проблемам здравоохранения. В заголовке цитата из статьи. They в данном случае -- это российское правительство, them -- это всякие маргинализированные группы населения (их члены), являющиеся носителями или болеющие СПИДом. Посыл такой, что если раньше за иностранные деньги с ними еще хоть как-то возились разные волонтеры и общественные организации, то теперь в связи с новыми порядками, необходимостью регистрироваться в качестве "иностранного агента" тем, кто хочет продолжать работу и т.д. и т.п., количество таких благодетелей резко снизилось. Государство же, судя по реакции, проблемы не видит или не хочет ее замечать.

Мне же кажется, что если государство лишает одни институты возможности выполнять какие-либо полезные функции, оно должно быть готово взять эти функции в полном объеме на себя. Правда, остаются сомнения, что у него получится выполнять их столь же эффективно, но это уже  вопрос другой.

Основная идея статьи в том, что российское правительство, имея значительные доходы, будучи в состоянии обеспечить достаточно высокие темпы экономического роста, хочет порвать с прежним статусом получателя помощи и занять место в ряду ее раздавателей. И тут возникает диссонанс -- декларации и желания пока что не подкрепляются реальными делами. Поэтому международные организации, пребывая по-прежнему в заботах о здоровье россиян, думают, как же помочь правительству освоиться в новой роли и не нанести урон его крайне чувствительному самолюбию. Об этом в статье тоже пару слов сказано.

Здесь статью можно прочитать целиком (требуется регистрация).

P.S. А для себя мы можем лишь в очередной раз констатировать справедливость "закона" В.С. Черномырдина. Увлекшись борьбой с политическими оппонентами, наши власти совершенно не подумали, какое количество различных гуманитарных и культурных программ, на которые у них не хватало ни денег, ни времени, но которые так или иначе работали (в их представлении, наверное, по-щучьему веленью, не иначе), окажется под угрозой сокращения/закрытия.

Цари горы

Александр Шиляев

Кто они?

Вы, наверное, думаете, это -- Apple, Microsoft, ExxonMobil, GM и т.п.? Если так, то по наивности, не иначе.

Vitol, Glencore, Cargill, Koch Industries, ADM, Gunvor, Trafigura, Mercuria, Noble Group, Louis Dreyfus, Bunge, Vilmar International, Arcadia, Mabanaft, Olam, Hin Leong и им подобные. Не слышали о таких? Не мудрено.

Авторы материала, размещенного на сайте Reuters, назвали их 'trillion dollar club'. В 2010 первая пятерка этих компаний "обернула" 629 млрд. долларов дохода -- чуть меньше, чем такая же топ-пятерка финансовых компаний, но больше, чем совокупные продажи лидеров технологических отраслей или телекомов. Vitol -- лидер списка -- заработал 195 млрд. дол., что в два раза больше, чем удалось сделать Apple.

У них "самые талантливые сотрудники, самые глубокие карманы и самый лучший риск-менеджмент". Некоторые из них являются публичными, но большая часть -- частные компании, и многие из них на ближайшее время даже не рассматривают варианты выхода на биржу. Их имена часто связаны с различными международными скандалами, они поставляют товары в обход различных эмбарго и запретов, против них часто возбуждают иски в связи с ценовыми сговорами, нарушением экологического законодательства, условий конкуренции, подкупом и т.д., но для истцов такие дела часто заканчиваются ничем.

Они настоящие прайс-мейкеры (какой там рынок с его законами спроса и предложения, даже не думайте!). По различным позициям многие из них контролируют 30-40-50 и более % мирового рынка. И все они делают одно дело -- они торгуют commodities: нефтью, газом, металлами, электроэнергией, зерном, сахаром, какао-бобами и прочими подобными товарами, одним словом, тем, что в отличие от "айЧего-то" в этом мире нужно всем и всегда (см. "Глобальный прагматизм"). Им принадлежат крупнейшие склады и танкерные флоты, поскольку они участвуют в физических сделках, следовательно, владеют реальными, а не бумажными объемами товаров и сырья.

Понятие корпоративной социальной ответственности если и применимо к этим компаниям, то с очень большой натяжкой. Это и неудивительно, учитывая, что они крайне ревностно относятся к любой публичности. А в тихом омуте, как известно, всегда нечисто. Но кто на это специально станет обращать внимание, если они имеют огромные бюджеты на лоббистскую деятельность и, конечно же, могут похвастаться тесными отношениями с влиятельными политиками по всему миру.

Вы можете купить акции нефтяных мейджоров, Гугла и Фейсбука (если, конечно, они вам нужны), но попробуйте купить хоть малую толику Koch Industries или Arcadia. Это вам вряд ли удастся, даже со своими деньгами вы не нужны на этом празднике.

Пока пресса, всякие "около бизнеса" писатели, коучи, тренеры, лекторы и прочая и прочая рассказывают своим слушателям (за деньги) об успехах "Тойоты", о гении Джобса и Брина, переписывают из статьи в статью, из книжки в книжку замызганные 'success stories', описания используемых лидерами рынка технологий управления, создавая у экзальтированных и жаждущих богатства и славы неофитов ложное представление о экономическом миропорядке, где-то существует другой бизнес, который предпочитает тень свету, 'hush-hush' политику политике открытости, частный капитал публичному.

В то время как (особенно после кризиса) регуляторы стали обращать пристальное внимание к деятельности банков, хедж-фондов, деятельность торговых компаний осталась практически нетронутой. Рынок торговли commodities практически свободен от различных ограничений, касающихся инсайдерской торговли, поэтому эти компании чувствуют себя как рыба в воде, зарабатывая миллиарды на арбитражных сделках по всему миру. (Кстати, банки также весьма активно участвуют в торговле commodities, владея соответствующими компаниями.)

Теперь вы понимаете, что на самом деле интересует тех, кто в этой жизни не покупает, а продает? Теперь вы понимаете, что призывы "слезть с нефтяной иглы" могут исходить только от тех, кто сам спит и видит, как бы на нее "подсесть"? Теперь вы понимаете, что для того, чтобы быть монополистом и владеть миром, вовсе не обязательно быть единственным на рынке продавцом (покупателем) того или иного товара (как учит нас ортодоксальная экономическая теория)? Монополия, составленная несколькими игроками (да-да, слышали, в теории это называется олигополия), пожалуй, куда более живуча, чем если бы игрок был единственным. В этом мире принципы кооперации и сотрудничества тоже работают, а сообща удерживать высоту куда легче, чем быть на ней единственным и одиноким царем.

Еще один важный вывод из всего сказанного выше может быть такой. Как правило, все наиболее долгоживущие и успешные монополии или создавались при участии государства (правителей), или явно или неявно ими всячески поддерживались и защищались. История знает тому множество примеров, когда монополии на те или иные виды деятельности в отдельных городах и даже странах, промыслах (отраслях), частях света были нормой. Как можно видеть, в более завуалированном виде тот же подход практикуется и сейчас, несмотря на все публичные и громкие заверения о необходимости развития и поддержки конкурентной среды. Означает это, по меньшей мере, одно. Монополии сами по себе не являются тотальным злом (истина, в общем-то, очевидная и не раз прежде высказываемая различными авторами), как их пытаются представить апологеты либертарианских идей (между прочим, нынешний совладелец Koch Industries считает себя либертарианцем и всячески выступает за всевозможные свободы и отмену ограничений; парадокс, правда? и какое лицемерие!). Если в некоторых отраслях целесообразность поддерживать высокий уровень конкуренции просматривается и невооруженным глазом, то другие отрасли могут вполне успешно (и прибыльно!) развиваться в условиях более высокой концентрации рыночной власти. Да и самой природой, видимо, так определено, что человеку более симпатично и желательно доминирующее (монопольное) положение, чем неустанная конкурентная борьба с неизвестным исходом. И с точки зрения общественного благосостояния, что бы ни рассказывали нам экономисты, не все так однозначно.

...Но как бы там ни было, владельцы и члены "trillion dollar club" -- настоящие акулы бизнеса, которые, прочитав известный рассказ О.Генри (если читали), как Отче наш усвоили, что "Боливар не вывезет двоих". Так с тех пор и живут, везут только себя. Везут тихо, незаметно, но... глобально.

За деталями и прочими подробностями, насколько, конечно, они доступны стороннему взгляду, пройдите на сайт Reuters по указанной выше ссылке.

В КОПИЛКУ: Ссылка (The Nation).

Стоит ли ожидать в ближайшем будущем снижения цен на commodities и в какой фазе "суперцикла" мы находимся, статья в Growth and Crisis blog, World Bank Institute.

“If one may paraphrase Mark Twain, recent news about the death of the commodity supercycle and of a ‘commodity bust’ were somewhat exaggerated.”

ADD-ON: Trafigura останется частной компанией.

"За свое нечестие Израиль пожнет беззаконие" (*)

Александр Шиляев

...one of the most dramatic themes of the story is technological.

Статья в Economist на предмет что думать на фоне разворачивающихся скандалов в связи с чрезмерным американским любопытством.

Интересно, до чего теперь додумаются футуристы-утописты? Какой следующий шаг/поворот/виток в развитии цивилизации, общества, государства, технологий ожидается? И как обстоят дела на самом деле: или это писатели такие прозорливые, или это политики и ученые, прочитав то или иное произведение, начинают двигаться в указанном направлении, сами того не подозревая? Наверное, важно еще то, что не все "пророчества" практически целесообразны и реализуемы. Если бы было иначе, то до чего бы мы могли дожиться? Хотя и то, до чего мир уже дожился, особого оптимизма не внушает (лично мне; в отличие от экзальтированного на этот счет автора статьи в уважаемом деловом журнале).

А, может быть, и правда, бог с ними со всеми этими свободами, приватностями и неприкосновенностями, задекларированными, между прочим, конституциями и прочими биллями? Может быть, позволить всем и вся следить и подсматривать друг за другом, как кому вздумается? Может быть, если все будут знать, что за ними неизвестно кто, неизвестно когда и откуда может проследить, то и вести себя будут лучше? В смысле, моральнее и законопослушнее.

Странно, с другой стороны. Все так держатся за эти свободы, за тексты конституций, упорно не хотят их менять и в то же время нарушают сплошь и рядом. Постепенно они (наши основополагающие законы) становятся своего рода идолами, которым уже никто не поклоняется, но пока еще тщательно оберегает. Видимо, исключительно из ностальгических соображений. Но если они не работают, то зачем они нужны? Может быть, скоро (относительно скоро) законы останутся только как памятники в библиотеках, как все эти фигурки языческих богов постепенно переехали за ненадобностью в музеи (кто бы еще тысячу-другую лет назад мог такое себе нафантазировать)?

------
(*) Ос. 10.

Кашка в головёшках

"Маржиналист" Tyler Cowen "наехал" на эконоблогосферу. Я понимаю, если бы речь шла о российской блогосфере, которой, по сути, и не существует даже. Но говорить такое об ихней (своей) блогосфере! Это просто ренегатство (или -гадство) какое-то!

Не могу в толк взять, на кого автор пытается пенять, о какой такой специфической эконоблогосфере говорит, когда масса блогов ведется именно академическими экономистами, в том числе и нобелевскими лауреатами? Очень странно слышать о таких противопоставлениях. Если у блогосферы и есть какое-то "собственное" мнение, то оно, скорее всего, отражает общую ситуацию именно в профессии, в т.ч. в академической среде, потому что, определенно, в этом стане раздрай достиг такого уровня, что его представители, кажется, готовы поляризоваться по любому поводу и основанию (см., например, здесь). Понятно, что проходить мимо такой действительности мало кому удается.

Но говорить, что блогосфера оформилась в такую силу, которая способна формировать какую-то свою повестку дня, отличную от таковой, существующей в научной среде и в политике, это, по-моему, преждевременный аванс в ее сторону.

Впрочем, чему тут удивляться? Экономическую науку всегда отличал запредельный плюрализм мнений и взглядов (часто конъюнктурных и спекулятивных). Кто хоть немного знаком с историей экономических учений, тот знает, о чем я говорю. История повторяется (и продолжается).

Не имей сто друзей...

Несмотря на заявления о стратегической важности (в современных условиях, для современных и развитых экономик) человеческого капитала, традиционный капитал продолжает цениться выше и обеспечивать своим владельцам куда более высокие и надежные доходы.

Очередная статья Пола Кругмана в NYT в общем-то именно об этом. Чтобы почитать, кликните по картинке.

Описываемая ситуация -- это отчасти плоды и последствия столь популярной в бизнес-среде концепции стоимостного мышления. Но только отчасти. Всё, конечно, намного сложнее.

UPD.: Труд все меньше ценится в наше время. Я имею в виду как экономический ресурс, как производственный фактор. А чего вы ждали при населении планеты в 7 млрд. человек? Человечеству рано или поздно придется задуматься о сокращении рождаемости. И, скорее всего, вовсе не потому, что планета будет неспособна прокормить растущее население, а потому, что значительной части населения просто нечего будет делать, негде работать. А оставшаяся часть населения не захочет кормить "тунеядцев", так как на ее шее будут висеть пенсионеры, причем, доля их будет расти вследствие увеличения продолжительности жизни. Как вы думаете, что в таком случае постарается предпринять первая часть - забытая и голодная?

P.S. Про "горе от ума" можно почитать здесь.

Экономисты в поисках веры

в том числе в самих себя. Хорошее занятие. Но как-то пока, судя по всему, не очень хорошо получается. Пожелаем нам всем успеха в этом нелегком занятии. А пока:

But until that day, all economists can really give us is intuition, suggestions, and ideas. Like the Royal Physician, each of us then has to decide for him/herself what we think is the best medicine. 

Economists have another virtue, in that they're very good at pointing out each other's logical errors. On the whole, economists are very smart, perceptive people. Like everyone else, they are liable to overstate their confidence and rely too much on their own unproven theories...

Это выдержки из статьи Noah Smith "Should we trust economists?" в Atlantic. Начните читать статью в его блоге Noahpinion, здесь, а потом уже оттуда пройдите на сайт Атланика за продолжением.

P.S. См. также здесь.

Antimonopolies Acts; 1

Судя по всему, по крайней мере англичане, шли долго, но пришли резко к пониманию того, что с монополиями надо бороться, а не плодить их бесконтрольно, иначе они быстро отбиваются от рук и начинают диктовать свои условия. И вот в 1623 английский король Яков I издает данный статут, направленный на борьбу с монополиями, хотя еще его предшественница Елизавета I довольно живенько раздавала всякие grants, licenses, patent letters, etc.

English Statute of Monopolies of 1623, 21 Jac. 1, c. 3 

An Act concerning Monopolies and Dispensations with Penal Laws, and the Forfeitures thereof [A.D. 1623]

Forasmuch as your most excellent majesty inyour royal judgment, and of your blessed disposition to the weal and quietof your subjects, did in the year of our Lord God 1610 publish in print to the whole realm, and to all posterity, that all grants of monopolies, and of the benefit of any penal laws, or of power to dispense withthe law, or to compound for the forfeiture, are contrary to your majesty's laws, which your majesty's declaration istruly consonant, and agreeable to the ancient and fundamental laws ofthis your realm: and whereas your majesty was further graciously pleased expressly to command that no suitor should presume to move your majesty for matters of that nature; yet, nevertheless, upon misinformations and untrue pretences
of public good many such grants have been unduly obtained and unlawfully put in execution, to the great grievance and inconvenience of your majesty's subjects, contrary to the laws of this your realm, and contrary to your majesty's royal and blessed intention, so published as aforesaid:

for avoiding whereof and preventing of the like in time to come, BE IT ENACTED, that all monopolies and all commissions, grants, licenses, charters, and letters patents heretofore made or granted, or hereafter to be made or granted to any person or persons, bodies politic or corporate whatsoever, of or for the sole buying, selling, making, working, or using of anything within this realm or the dominion of Wales, or of any other monopolies, or of power, liberty, or faculty, to dispense with any others, or to give licence or toleration to do, use, or exercise anything against the tenor or purport of any law orstatute; or to give or make any warrant for any such dispensation, licence, or toleration to be had or made; or to agree or compound with any others for any penalty or forfeitures limited by any statute; or of any grant or promise of the benefit, profit, or commodity of any forfeiture, penalty, or sum of money that is or shall be due by any statute before judgment thereupon had; and all proclamations, inhibitions, restraints, warrants of assistance, and all other matters and things whatsoever, any way tending to the instituting, erecting, strengthening, furthering, or countenancing of the same, or any of them, are altogether contrary to the lawsof this realm, and so are and shall be utterly void and of none effect, and in no wise to be put in ure or execution.

Анонс Lancet Global Health

Не так давно The Lancet интродуцировал (вот хорошее же научное слово, а как на русском непрезентабельно звучит, да?) новое только-электронное и совершенно-свободно-доступное для всех издание The Lancet Global Health. Так что если кого интересуют проблемы, творящиеся в мировом здравоохранении и медицине, то вот вам источник качественной информации. Правда, касаться журнал будет состояния данных сфер в странах с низкими и средними доходами, зато опираться материалы будут, как обещано, на данные доказательной медицины, а не каких-то там доморощенных создателей "арбидолов" и прочих пустышек.

Кстати, редакция журнала приглашает авторов к сотрудничеству (требуется регистрация). Может быть, кому-то станет интересно пообщаться с серьезным изданием в двустороннем режиме (с учетом его специфики и изложенных требований), так смотрите, шанс не упускайте. Думаю, многим нашим специалистам есть что сказать, что может людей на глобальном уровне заинтересовать. Поэтому в себе не держите, торопитесь делиться. А кто привык только потреблять -- потребляйте, благо, даром дают.

"Условия для бизнеса в России идеальные"

Это сказал Сергей Галицкий (владелец розничной сети "Магнит") в интервью т/к "Дождь". Собственно, какие тут нужны комментарии? Когда монополисты и прочие "владельцы рынков" делают такие заявления, стоит семь раз подумать, стоит ли вообще заниматься в этой стране бизнесом.

Впрочем, это должно быть заботой государства, а нам пока остается констатировать один однозначно непреложный факт: страшно далеки они от народа.

Monopoly, def.2

Статья "Monopoly" Джорджа Стиглера (George Stigler) в The Concise Encyclopedia of Economics:

A monopoly is an enterprise that is the only seller of a good or service. In the absence of government intervention, a monopoly is free to set any price it chooses and will usually set the price that yields the largest possible profit. Just being a monopoly need not make an enterprise more profitable than other enterprises that face competition: the market may be so small that it barely supports one enterprise. But if the monopoly is in fact more profitable than competitive enterprises, economists expect that other entrepreneurs will enter the business to capture some of the higher returns. If enough rivals enter, their competition will drive prices down and eliminate monopoly power.

Before and during the period of the classical economics (roughly 1776 to 1850), most people believed that this process of monopolies being eroded by new competitors was pervasive. The only monopolies that could persist, they thought, were those that got the government to exclude rivals. This belief was well expressed in an excellent article on monopoly in the Penny Cyclopedia (1839; volume 15, page 741):

It seems then that the word monopoly was never used in English law, except when there was a royal grant authorizing some one or more persons only to deal in or sell a certain commodity or article. If a number of individuals were to unite for the purpose of producing any particular article or commodity, and if they should succeed in selling such article very extensively, and almost solely, such individuals in popular language would be said to have a monopoly. Now, as these individuals have no advantage given them by the law over other persons, it is clear they can only sell more of their commodity than other persons by producing the commodity cheaper and better.

Even today, most important enduring monopolies or near monopolies in the United States rest upon government policies. The government's support is responsible for fixing agricultural prices above competitive levels, for the exclusive ownership of cable television operating systems in any market, for the limit of two cellular telephone services in each market, for the exclusive franchises of public utilities and radio and TV channels, for the single postal service—the list goes on and on. Monopolies that exist independent of government support are likely to be due to smallness of markets (the only druggist in town) or to rest upon temporary leadership in innovation (the Aluminum Company of America until World War II).

Why do economists object to monopoly? The purely "economic" argument against monopoly is very different from what noneconomists might expect. Successful monopolists earn extralarge profits by raising prices above what they would be with competition, so that customers pay more and the monopolists (and perhaps their employees) gain. It may seem strange, but economists see no reason to criticize monopolies simply because they transfer wealth from customers to monopoly producers. That is because economists have no way of knowing who is the more worthy of the two parties—the producer or the customer. Of course, people (including economists) may object to the wealth transfer on other grounds, including moral ones. But the transfer itself does not present an "economic" problem.

Rather, the purely "economic" case against monopoly is that it reduces aggregate economic welfare (as opposed to simply making some people worse off and others better off by an equal amount). When the monopolist raises prices above the competitive level in order to reap his monopoly profits, customers buy less of the product, less is produced, and society as a whole is worse off. In short, monopoly reduces society's income. The following is a simplified example.

Consider the case of a monopolist who produces his product at a fixed cost (where "cost" includes a competitive rate of return on his investment) of $5 per unit. The cost is $5 no matter how many units the monopolist makes. The number of units he sells, however, depends on the price he charges. The number of units he sells at a given price depends on the following "demand" schedule:

Price / Quantity Demanded (units per year)
$7 / 200
$6 / 300
$5 / 420

The monopolist is best off when he limits production to 200 units, which he sells for $7 each. He then earns monopoly profits (what economists call "economic rent") of $2 per unit ($7 minus his $5 cost, which, again, includes a competitive rate of return on investment) times 200, or $400 a year. If he makes and sells 300 units at $6 each, he earns a monopoly profit of only $300 ($1 per unit times 300 units). If he makes and sells 420 units at $5 each, he earns no monopoly profit—just a fair return on the capital invested in the business. Thus, the monopolist is $400 richer because of his monopoly position at the $7 price.

Society, however, is worse off.

Customers would be delighted to buy 220 more units if the price were $5: the demand schedule tells us they value the extra 220 units at prices that do not fall to $5 until they have 420 units. Let us assume these additional 220 units have an average value of $6 for consumers. These additional 220 units would cost only $5 each, so the consumer would gain 220 × $1 of satisfactionif the competitive price of $5 were set. Because the monopolist would cover his costs of producing the extra 220 units, he would lose nothing. Producing the extra 220 units, therefore, would benefit society to the tune of $220. But the monopolist chooses not to produce the extra 220 units because to sell them at $5 a piece he would have to cut the price on the other 200 units from $7 to $5. The monopolist would lose $400 (200 units times the $2 per unit reduction in price), but consumers would gain the same $400. In other words, selling at a competitive price would transfer $400 from the monopolist to consumers and create an added $220 of value for society.

The desire of economists to have the state combat or control monopolies has undergone a long cycle. As late as 1890, when the Sherman antitrust law was passed, most economists believed that the only antimonopoly policy needed was to restrain government's impulse to grant exclusive privileges, such as that given to the British East India Company to trade with India. They thought that other sources of market dominance, such as superior efficiency, should be allowed to operate freely, to the benefit of consumers, since consumers would ultimately be protected from excessive prices by potential or actual rivals.

Traditionally, monopoly was identified with a single seller, and competition with the existence of even a few rivals. But economists became much more favorable toward antitrust policies as their view of monopoly and competition changed. With the development of the concept of perfect competition, which requires a vast number of rivals making the identical commodity, many industries became classified as oligopolies (i.e., ones with just a few sellers). And oligopolies, economists believed, surely often had market power—the power to control prices, alone or in collusion.

More recently, and at the risk of being called fickle, many economists (I among them) have lost both our enthusiasm for antitrust policy and much of our fear of oligopolies. The declining support for antitrust policy has been due to theoften objectionable uses to which that policy has been put. The Robinson-Patman Act, ostensibly designed to prevent price discrimination (that is, companies charging different prices to different buyers for the same good) has often been used to limit rivalry instead of increase it. Antitrust laws have prevented many useful mergers, especially vertical ones. (A vertical merger is one in which company A buys another company that supplies A's inputs or sells A's output.) A favorite tool of legal buccaneers is the private antitrust suit in which successful plaintiffs are awarded triple damages.

How dangerous are monopolies and oligopolies? How much can they reap in excessive profits? Several kinds of evidence suggest that monopolies and small-number oligopolies have limited power to earn much more than competitive rates of return on capital. A large number of studies have compared the rate of return on investment with the degree to which industries are concentrated (measured by share of the industry sales made by, say, the four largest firms). The relationship between profitability and concentration is almost invariably loose: less than 25 percent of the variation in profit rates across industries can be attributed to concentration.

A more specific illustration of the effect that the number of rivals has on price was given in a study by Reuben Kessel of the underwriting of state and local government bonds. Syndicates of investment bankers bid for the right to sell an issue of bonds by, say, the state of California. The successful bidder might bid 98.5 (or $985 for a $1,000 bond) and, in turn, seek to sell the issue to investors at 100 ($1,000 for a $1,000 bond). In this case the underwriter "spread" would be 1.5 (or $15 per $1,000 bond).

In a study of thousands of bond issues, after correcting for size and safety and other characteristics of each issue, Kessel found the pattern of underwriter spreads to be as follows:

No. of Bidders | Underwriter Spread
1 | $15.74
2 | $12.64
3 | $12.36
6 | $10.71
10 | $10.23

For twenty or more bidders, which is, effectively, perfect competition, the spread was ten dollars. Merely increasing the number of bidders from one to two was sufficient to halve the excess spread over what it would be at the ten-dollar competitive level. Thus, even a small number of rivals may bring prices down close to the competitive level. Kessel's results, more than any other single study, convinced me that competition is a tough weed, not a delicate flower.

If a society wishes to control monopoly—at least those monopolies that were not created by its own government—it has three broad options. The first is an antitrust policy of the American variety; the second is public regulation; and the third is public ownership and operation. Like monopoly, none of these is ideal.

Antitrust policy is expensive to enforce: the Antitrust Division of the Department of Justice had a budget of $54 million in 1991, and the Federal Trade Commission budget was $74 million. The defendants (who also face hundreds of private antitrust cases each year) probably spend ten or twenty times as much. Moreover, antitrust is slow moving. It takes years before a monopoly practice is identified, and more years to reach a decision; the antitrust case that led to the breakup of the American Telephone and Telegraph Company began in 1974 and was still under judicial administration in 1991.

Public regulation has been the preferred choice in America, beginning with the creation of the Interstate Commerce Commission in 1887 and extending down to municipal regulation of taxicabs and ice companies. Yet most public regulation has the effect of reducing or eliminating competition rather than eliminating monopoly. The limited competition—and resulting higher profits for owners of taxis—is the reasonthat New York City taxi medallions sold for more than $150,000 in 1991 (at one point in the seventies, a taxi medallion was worth more than a seat on the New York Stock Exchange). Moreover, regulation of "natural monopolies" (industries, usually utilities, in which the market can support only one firm at the most efficient
size of operation) has mitigated some monopoly power but usually introduces serious inefficiencies in the design and operation of such utilities.

A famous theorem in economics states that a competitive enterprise economy will produce the largest possible income from a given stock of resources. No real economy meets the exact conditions of the theorem, and all real economies will fall short of the ideal economy—a difference called "market failure." In my view, however, the degree of "market failure" for the American economy is much smaller than the "political failure" arising from the imperfections of economic policies found in real political systems. The merits of laissez-faire rest less upon its famous theoretical foundations than upon its advantages over the actual performance of rival forms of economic organization.
-----

Natural monopoly

The main kind of monopoly that is both persistent and not caused by the government is what economists call a "natural" monopoly. A natural monopoly comes about due to economies of scale—that is, due to unit costs that fall as a firm's production increases. When economies of scale are extensive relative to the size of the market, one firm can produce the industry's whole output at a lower unit cost than two or more firms could. The reason is that multiple firms cannot fully exploit these economies of scale. Many economists believe that the distribution of electric power (but not the production of it) is an example of a natural monopoly. The economies of scale exist because another firm that entered would need to duplicate existing power lines, whereas if only one firm existed, this duplication would not be necessary. And one firm that serves everyone would have a lower cost per customer than two or more firms.

Whether, and how, government should regulate monopoly is controversial among economists. Most favor regulation to prevent the natural monopoly from charging a monopoly price. Other economists want no regulation because they believe that even natural monopolies must face some competition (electric utilities must compete with home generation of wind power, for example, and industrial customers can sometimes produce their own power or buy it elsewhere), and they want the natural monopoly to have a strong incentive to cut costs. Besides regulating price, governments usually prevent competing firms from entering an industry that is thought to be a natural monopoly. A firm that wants to compete with the local utility, for example, cannot legally do so. Economists tend to oppose regulating entry. The reason is as follows: If the industry really is a natural monopoly, then preventing new competitors from entering is unnecessary because no competitor would want to enter anyway. If, on the other hand, the industry is not a natural monopoly, then preventing competition is undesirable. Either way, preventing entry does not make sense.